книжное с цитатами«На благотворительность не рассчитывайте. Уренские толстосумы строят церкви, но нищему куска хлеба не подадут…»
«— Эти странные деньги, о которых вы дали публикацию в «Ведомостях», переданы вами в фонд «императора Александра Третьего»?
— Именно так. Но этот фонд открыт непосредственно для нужд всех переселяющихся… В чем же ошибка?
Кобзев недовольно махнул рукой.
— Вы бы хоть посоветовались, — сказал он. — Александровский фонд занимается исключительно строительством храмов и передвижных вагонов-церквей на рельсах. Для переселенцев — да, согласен. Но… вот теперь и попробуйте вырвать эти деньги обратно на доски, на плуги и бурение колодцев!»
«— Смотрите сюда внимательно. Любой проект церкви можно переделать в мужицкое палаццо…
Раз-раз — ножницами, и купола не стало. Обстругал проект с боков — убрались паперти. Кобзев внимательно следил за его действиями.
— Упростите крыльцо — и можно строить. За фасад я ручаюсь. А для духовных нужд мы подгоним в степь церковный вагон. И овцы целы, и волки сыты… Вот так и стройте!
— Извините, князь, — возразил Кобзев, — но на подобный фокус я не согласен. И мужики тоже не согласятся…
Мышецкий стриганул ножницами воздух перед собой:
— Да как вам не стыдно? Вы же знаете, что это единственная возможность обеспечить людей жильем! Лишнего лесу в губернии не водится… Иди вы боитесь?
— Согласен, что лесу нет, — ответил Кобзев. — Но быть под судом за кощунство я не желаю. И вам не советую…»
«…напишите о налоге на сахар,, который продается внутри страны пуд по четыре рубля шестьдесят копеек, а вывозится за границу стоимостью в один рубль двадцать девять копеек… Разве же это не преступление перед бедным русским народом?»
«…вице-губернатор завернул на Хилковскую, сдал образцы хлеба в полицейскую лабораторию. Чиновник попался опытный: нюхал крестьянский хлеб, растер его в пальцах, сказал:
— Могу ответить сразу: песок, конопля, лебеда и куколь. С преобладанием последнего.
— Каковы же последствия?
— Пожалуйста, — пояснил лаборант. — Слущивание небного эпителия, разрыхление слизистой оболочки и появление язвенных образований в глотке и кишечнике…
— Но куколь же ядовит? — напомнил Мышецкий.
— Безусловно, князь. И он преобладает в этом составе.»
«Да, Сергей Яковлевич хорошо знал, что около девятисот десятин леса (опять-таки на песчаных почвах) тянется вдоль северных границ губернии и числится во владении Д. Ф. Трепова, близкого друга царя и всесильного диктатора при дворе.
— Дмитрию Федоровичу, — продолжал Влахопулов, — видно, понадобились деньги. В нашей губернии он никогда даже не был и… Зачем ему этот лес, посудите сами! Вот он и попросил меня, как друга, запродать его подороже…
Мышецкий похолодел: еще один песчаный резервуар в губернии, опять засвистят пески за околицами деревень. Спросил как можно спокойнее:
— Во сколько же Дмитрий Федорович оценивает свой лес?
— Да ни во сколько! Он его и в глаза не видел.»
«Мужика, вырубившего колоду для гроба, разоряли вконец сотенным штрафом и пускали с семейством по миру. А помещикам продолжали отпускать право на рубку и расчистку многих десятин леса на песчаных почвах.
По всей Уренской губернии образовались обширные котлованы сыпучих песков, наступавших на засеянные поля…»
«Зябко содрогаясь от усталости, поехал на пристани. Баржи стояли в лужах воды, под которой синел твердый лед. Борта старых посудин щербатились драной, обтерханной щепой. Предназначенные для перевоза арестантских партий, они разделялись на два отсека: один — в решетках (для простых), другой — затянутый сеткой (для «благородных») преступников.
Два сонных водолива откачивали воду из трюмов. Сергей Яковлевич показал в сторону каравана новеньких, свежепокрашенных барж, что стояли на приколе.
— Тоже для переселенцев? — спросил он.
— Нет, — ответили водоливы, — это баржи для господина Иконникова, оне чайные!
— Но пойдут-то они вверх пустые?
— Ведомо! Он бережет их, чай — товар нежный…»
«Сергей Яковлевич толкнул дверь, и в нос ему двинуло непрошибаемым ароматом аммиака. В полутемках жались к кроватям отверженные дети. Мышецкий приподнял одеяло на одной из коек: так и есть, он угадал — голые железные прутья, для приличия покрытые дранинкой, и повсюду этот… запах.
Он вдруг нагнулся и цепко схватил заверещавшую от испуга девочку лет пяти-шести. Задрал ей платьице — конечно, штанишек на ней не было. А бледная попка ребенка была вся прострочена розгами.
Этого было достаточно.
— Как вы смеете? — вспыхнула начальница, оскорбленная.
Мышецкий опустил девочку на пол.
— Я смею, — сказал он, переходя на французский. — Вам нельзя доверить даже собаки. Кто поручил вам воспитание детей?
— Я тридцать лет прослужила в Гатчинском сиротском институте… Великая княгиня Евгения Максимовна — перстень бриллиантом за непорочную службу… Его высочество принц Эльденбургский — золотая табакерка с алмазом!»
Это были цитаты из книги «На задворках великой империи». Чиновник приезжает в глушь, принимает дела и готов менять ситуацию к лучшему. Однако, «с самого начала было ощущение, что Колчака расстреляют, так и вышло». Потому что он не успеет. Все накопившееся к 17 году созреет раньше.
Книга было дописана в 1962 году. Пикуль писал про прошлое. Царское прошлое.
А выписал в ней почему-то настоящее. 2019 год.